— Да ничего, потихоньку.
— Не закончила музыкалку? (Татьяна училась в музыкальной школе на фортепьяно.)
— Еще нет.
— А я вот наткнулся на старые пластинки, подумал, не переслушать ли, пока есть свободная минута. Нравится классика?
— Нравится.
— А упражняешься где?
— У бабушки. В прошлом году тетя Наташа отдала нам свое пианино.
— Но здесь — в исполнении профессионального оркестра! Тут столько красок, столько живого звука… Не хочешь со мной послушать? — неожиданно вырвалось у меня. — Ты чем-то занята?
— Ничем.
— Тебе ведь и самой полезно, как ученице.
Я сам не понял, почему к ней пристал.
— Ладно.
«Ладна», — тут же искрой вспыхнуло у меня в голове.
«Куда тебя несет, дурья башка! Остепенись!» — одернул я себя.
Мы пришли в одну из комнат, где на тумбочке стоял проигрыватель, рядом с ним небольшие колонки.
— Колонки тоже возьмете?
— Возьму. Боюсь, гнезда в моих другие.
Я отсоединил провода от колонок, свернул их, чтобы не болтались, скрутил сетевой шнур, уложил колонки на крышку проигрывателя. Взяв проигрыватель на руки, спросил еще раз:
— Ну что, надумала?
Татьяна пожала плечами:
— Не знаю.
— Ну, надумаешь, приходи. Я не буду закрывать дверь.
Я вернулся к себе, поставил проигрыватель на стул возле мебельной стенки (соседские колонки можно было и не брать: мои той же «Радиотехники», только помощнее), подкинул проигрыватель через усилитель, от него на свои «S-30», стал перебирать пластинки, не зная, с кого начать. Хотелось чего-нибудь разворачивающего душу, вдохновляющего, титанического. Но начать решил с легкого, разогревающего. Поставил «Времена года» «рыжего священника», плюхнулся на диван. Колонки напротив, весь звук на мне. Записи, конечно, не идеальные, но добирало воображение.
После первых аккордов стены зашевелились, занавески на окне затрепетали, солнце ярче высветило обои — настоящее весеннее «allegro»!
Весна грядет! И радостною песней Полна природа. Солнце и тепло, Журчат ручьи. И праздничные вести Зефир разносит, Точно волшебство.
Весна — раздирающий ноздри, острый запах сырой земли, звенящий щебет непоседливых воробьев на ветвях, аромат набухающих почек, пробивающаяся сквозь серую пелену чистая небесная голубизна, распирающее грудь осознание рождения новой жизни… Весной я всегда набирался свежих сил, может быть, оттого, что родился весной. Вот и сейчас я чувствовал, как они наполняют мою плоть. Особенно во сне. Я снова летал, снова просыпался с уверенностью в завтрашнем дне. Горевать повода не было: недельки две я мог спокойно искать работу, не беспокоясь о том, что совсем останусь без денег: запросы мои сейчас незначительны, квартира оплачена, особых забот нет, терять надежды я не собирался. Жизнь — набор случайностей, в которой самую последнюю роль играет твоя воля…
На «largo», как из плотного облачка, на пороге выросла Татьяна (все-таки решилась?).
— Иди сюда, — я махнул ей рукой и показал на место рядом с собой. Татьяна присела возле меня. Теперь мы оба были в центре зала, в фокусе звуков.
Я прикрыл глаза, сосредоточился на мелодии, она уносила меня в беспредельные дали. Следующая композиция, следующая…
Пастушеской волынки звук Разносится гудящий над лугами, И нимф танцующих волшебный круг Весны расцвечен дивными лучами.
Когда кончилась первая сторона пластинки, я открыл глаза. Татьяна по-прежнему находилась рядом (неужели она еще здесь? Я совсем, кажется, про нее забыл). Она тоже под впечатлением.
— Ну как? — спросил я вдохновенно.
— Нет слов, — ответила она.
Татьяна не накрашена, но ее глаза выразительны и без туши. Она по-своему была очаровательна, но немножко отличалась от Елены, старшей сестры. У них похожи только высокий лоб и тонкий нос, но маленькие ушки Татьяны чуть развернуты в сторону («лопухи», — сказали бы сразу в школе. Может, кто-то так ее и дразнил), но я находил эту особенность оригинальной.
— Я тебя, кстати, не отвлекаю, может, тебе в школу надо? — спросил я.
— Да нет, я уже была на занятиях, забежала домой переодеться да оставить тетрадки — впереди выходные, я пойду к бабушке, останусь до понедельника у нее.
— Ладно. Попить не хочешь?
— Нет, спасибо.
— Тогда я выскочу на секунду, а ты посмотри, что из этого нам еще поставить.
Я отправился на кухню. Татьяна опустилась на пол, где на ковре были раскиданы пластинки.
Я открыл холодильник, достал из него бутылку выжатого матерью абрикосового сока, мой взгляд упал на бутылку шампанского.
«Может, предложить Татьяне?» — ухмыльнулся за моим плечом бес.
Бутылка шампанского оставалась еще с тех пор, когда у меня в гостях была Ирина. Я был не особый его любитель (не гусар явно), предпочитал в основном коньяк да водочку, но иногда не брезговал. Но Татьяне-то не предложишь, что покрепче, не солидно как-то. Жаль, к шампанскому не было фруктов, но был шоколад (снова шоколад и шампанское?). От шоколада никогда никакая девушка еще не отказывалась… И тут же я мигом одернул себя: «Ты что выдумываешь, дон жуан хренов! Не можешь себя в руках удержать? Где твои мозги? Совсем разум потерял?»
Я резко захлопнул дверцу холодильника, налил себе в чашку сока, залпом выпил, вернулся обратно в гостиную. Татьяна по-прежнему сидела на полу, все перебирала, вынимала из конвертов одну пластинку за другой, внимательно перечитывала аннотации, откладывала в сторону те, которые показались ей интересными.
Несмотря на борение чувств, я все же не мог не залюбоваться ею, — ничего нет притягательнее непосредственности нимфетки.
— Ну что, выбрала? Приглянулось что-нибудь? — спросил я, войдя.
— Можно, вот эту?
— Моцарта? «Реквием»? Ну, ты экстремал! А с Вивальди что — заканчиваем?
— Нет, мы еще не дослушали вторую сторону.
— Хорошо, забирайся на диван, сейчас поставлю.
Я перевернул пластинку с Вивальди, снова запустил проигрыватель,
